Том 4. Письма 1820-1849 - Страница 119

К оглавлению

119

Но если революция является всемогущим фактором распада даже для государства столь монолитно однородного, как, например, Франция, что же станется с империей, подобной Австрии? Очевидно, ее ожидает скоротечная сухотка. Никто еще не показал этого так ясно, как вы в своей записке.

Однако, каким бы кратким ни был этот период разложения, он будет все-таки достаточно продолжительным, чтобы посеять огромное зло: заразить революцией славянские племена, даже те из них, которые до сих пор не имели к ней ни малейшей предрасположенности. И в этом, повторяю, огромное зло, более того, огромная опасность непосредственно для России. — Австрия, в ее теперешнем состоянии, обречена разжигать революционный дух в подвластных ей славянах — как любой акцией, так и реакцией, как прямым насаждением новых установлений, так и необходимостью, перед которой окажутся славянские народы, преувеличивать революционность этих установлений, дабы с их помощью обороняться от немецкой пропаганды. Ибо тот факт, что Gleichberechtigung всегда будет лишь названием этой пропаганды, по-моему, трудно оспаривать.

Между тем подобный результат, заражение славянских народов революционной идеей, грозил бы современному миру неисчислимыми бедами. Ведь в смертельной схватке между Россией и революцией, каждая из которых соединяет в себе и силу и принцип, действительно нейтральными оставались до настоящего времени только славяне… и очевидно, что та из двух сил, которая сумеет первой привлечь их на свою сторону, собрать их под своим знаменем, эта сила, повторяю, получит более шансов выиграть великую тяжбу, свидетелями коей мы являемся…

А что было бы, если бы, паче чаяния, мы сами настолько оторвались от исторического начала России, если бы мы сами настолько презрели свое собственное дело, что перестали бы осознавать, перестали бы ощущать глубинную, нерасторжимую общность, связующую судьбы этих народов с судьбами народов России, — если бы мы дошли до того, что утратили бы понимание неотъемлемости их права на нас и нашего права на них и не в силах были бы в нужный момент открыто и решительно вступиться за это право? — Знаете, милостивый государь, что бы из этого воспоследовало?.. То, что мы не только не сохранили бы славян для Австрии, чье будущее более чем сомнительно, но собственными руками отдали бы их во власть революции. Это было бы началом нашего самоубийства, и торжество врага, окончательное и бесповоротное, стало бы только вопросом времени.

Не могу закончить письмо, не поблагодарив вас еще раз за удовольствие, которое мне доставило чтение вашей записки. Только бы ее восприняли и оценили, как она того заслуживает.

3 декабря 1849

Тютчевым Д. Ф. и Е. Ф., конец 1840-х

150. Д. Ф. и Е. Ф. ТЮТЧЕВЫМ Конец 1840-х гг. Петербург

Faites-moi savoir, mes chères enfants, si vous avez ou non l’autorisation de sortir aujourd’hui. Si vous l’aviez, il faudrait que je puisse venir vous chercher à 3 heures au plus tard, attendu que je dîne à 5 h<eures> chez la Gr<ande>-Duchesse Hélène — où, comme de raison, il faut être exact.

Je vous embrasse.

Перевод

Дайте мне знать, милые мои дети, разрешен ли вам отпуск на нынешний день. Если да, то мне надо заехать за вами в 3 часа самое позднее, ибо в 5 часов я обедаю у великой княгини Елены Павловны, где, разумеется, надлежит быть в точно назначенное время.

Обнимаю вас.

Комментарии

В письмах Ф. И. Тютчева часто звучат те же мотивы, что и в стихах: разлука — бездна, все оттенки любовного чувства, «душа и язык» природы, тайный смысл бытия.

В них проявляются свойственные Тютчеву блеск эрудиции и остроумия, точность оценок людей и событий как в России, так и в Европе. Здесь и дружеские письма к дипломату, затем эмигранту И. С. Гагарину, писателям В. А. Жуковскому, П. А. Вяземскому, Н. И. Гречу, П. Я. Чаадаеву, историку М. П. Погодину, и послания философско-публицистического характера к иностранным корреспондентам — ученым, писателям и общественным деятелям: В. Ганке, Ф. Тиршу, К. Пфеффелю. Последний к тому же являлся родственником поэта, братом его второй жены Эрн. Ф. Тютчевой. Он чрезвычайно высоко ценил историософский подход Тютчева к событиям, его взгляды на европейскую политику, неоднократно передавал письма Тютчева в германскую печать, и они получали широкий общественный резонанс.

У эпистолярного наследия Тютчева сложная судьба, в силу разных обстоятельств многое утрачено, а опубликована всего одна треть известных писем поэта. В значительной мере это объясняется тем, что писал он чаще всего по-французски и почти всегда трудноразборчивым почерком.

Письма к первой жене, Элеоноре, погибли во время пожара на пароходе «Николай I», когда она вместе со своими детьми плыла из Петербурга в Германию.

В 1830 — начале 1840-х гг. самыми задушевными собеседниками в письмах поэта были родители — Иван Николаевич и Екатерина Львовна Тютчевы. Известно 40 писем Ф. И. Тютчева к ним обоим и 8 писем к Екатерине Львовне, написанных после смерти Ивана Николаевича. Политика, служба, светские знакомые, имущественно-хозяйственные дела, планы на будущее — ничто не обойдено в этой переписке.

Начиная с 1840-х гг. главным адресатом Тютчева в письмах становится вторая жена, Эрнестина Федоровна, с которой он делится и душевными переживаниями, и подробностями своей жизни во время нередких разлук. К сожалению, Эрнестина Федоровна Тютчева уничтожила значительную часть переписки — почти всю обращенную к поэту (сохранилось всего 8 писем за 1850-1870-е гг.), его письма к ней до их вступления в законный брак, а также свои письма к брату Карлу Пфеффелю, с которым Эрнестина Федоровна была очень близка и откровенна.

119