Том 4. Письма 1820-1849 - Страница 90

Я чувствую, любезнейшая маминька, что должен был бы писать вам совсем иначе. Это письмо не сможет принести вам облегчения, но для того надобно было бы лучше владеть нервами, чем владею ими я. Напишу вам более связно и более подробно, как только несколько успокоюсь. Теперь же позвольте мне сказать вам одно: и я, и все, что я имею, — принадлежит вам… но к чему подобные уверения? Тысячу раз целую ваши ручки и прошу вашего благословения для меня и моих.

Тютчевой Е. Л., май 1846

119. Е. Л. ТЮТЧЕВОЙ Май 1846 г. Петербург

Votre dernière lettre, chère maman, nous a un peu tranquillisé sur votre compte, et cependant il y a en vous une telle habitude de vous dévouer et de vous renier pour les autres que j’ose à peine me fier à cette apparence de calme. Ce qui me rassure encore le mieux, c’est ce sentiment de résignation chrétienne qui est aussi vivant et aussi profond en vous que c’est en vous la faculté d’aimer et de souffrir… Ce qui me rassure aussi, c’est la présence de Dorothée, j’ai respiré plus librement, en apprenant quvous avait rejoint. Je m’imagine ce qui doit être cette entrevue…

Chère maman, ai-je besoin de vous dire, si je me sens malheureux de n’être pas en ce moment auprès de vous… Cela a été sans contredit une des plus grandes contrariétés de ma vie… A quelle époque et dans quelle circonstance puis-je espérer que mon affection vous sera bonne à quelque chose, puisqu’elle vous a manqué dans un pareil moment… Je sais bien que vous vous me le pardonnez, mais cette fois toute votre bonté ne me console pas… Il ne fallait pas moins, il est vrai, pour me faire renoncer à partir sur-le-champ, que la certitude où j’étais qu’il m’aurait été impossible de revenir à temps ici pour les couches de ma femme, à moins de me résigner de ne passer auprès de vous que quelques jours seulement… et un aussi court séjour, empoisonné par toute sorte d’inquiétudes, n’aurait pu faire du bien ni à vous, ni à moi. Même, en me trouvant sur les lieux, je ne puis, je vous l’avoue, me défendre de la plus pénible anxiété à l’approche du moment décisif. J’ai beau me dire tout ce que je puis raisonnablement trouver de rassurant. Mais parfois elle se sent si faible, si souffrante, les accidents possibles sont si fréquents, tout est tellement chanceux et inquiétant — et mes nerfs, d’ailleurs, sont si disposés à prendre l’alarme, que je ne vis plus que d’inquiétude et d’appréhension…

C’est dans la première quinzaine de juin que j’attends sa délivrance. Ce sera un rude moment. Que le Ciel nous soit en aide…

Enfin j’ai reçu aujourd’hui des nouvelles de mon frère. Il vient d’arriver à Dresde, où il s’est arrivé pour faire une cure de soufre, comme celle qu’il a faite il y a trois ans à Vienne. Le pauvre garçon ne savait rien encore de notre malheur, mais on voit dans sa lettre qu’il en avait le pressentiment le plus positif et le plus certain. Je n’ai jamais rien vu de semblable. Je ne vous envoie pas sa lettre, parce qu’elle vous ferait trop de peine. Il ne me parle que de ses craintes et de l’appréhension, où il est, de recevoir de mauvaises nouvelles…

Tout cela, outre le chagrin que cela me cause, me jette dans de grandes perplexités. Bien que la cure qu’il a commencé aurait fort bien pu, d’après ce qu’il dit lui-même, être ajournée jusqu’après son arrivée en Russie — mais puisqu’il l’a commencé, je ne voudrais pas l’interrompre. Or, sitôt qu’il serait informé de notre malheur, il ne manquerait pas de tout quitter pour revenir au plus vite, et une aussi brusque interruption pourrait faire du mal à sa santé. Il vaudrait beaucoup mieux pour mille raisons qu’il n’apprit la triste nouvelle qu’à son retour parmi nous… Quinze jours de retard ne feraient pas une différence sensible. J’espère aussi que vu l’époque, où il viendra ici, je serai à même de m’absenter de Pétersbourg, et nous pourrions faire le voyage ensemble, pour aller vous rejoindre. Il est bien entendu que je m’arrangerai de manière à passer auprès de vous, chère maman, plus de temps qu’il me sera possible et peut-être même réussirai-je à arranger les choses de manière à passer tout l’hiver prochain à Moscou.

Je prévois que l’état de nos affaires réclamera de quelque parti décisif à prendre et que tout ceci nécessitera un séjour de plusieurs mois, à portée les uns des autres… Mais en attendant, que Dieu veille sur vous, chère maman, vous protège de Sa miséricorde et vous conserve à vos enfants…

Mes amitiés les plus tendres à Dorothée et à son mari.

T. T.

Перевод

Ваше последнее письмо, любезнейшая маминька, несколько успокоило нас на ваш счет, и однако вы так привыкли жертвовать собой и забывать себя для других, что я едва смею поверить в то, что все благополучно. Что меня несколько подбадривает, это чувство христианского смирения, которое в вас столь же сильно и глубоко, сколь ваша способность любить и страдать… Успокаивает меня также и присутствие с вами Дашиньки. Я вздохнул свободнее, узнав, что она с вами. Представляю себе, каким было это свидание!..

Любезнейшая маминька, надо ли мне говорить вам, сколь я чувствую себя несчастным, что сейчас не с вами… Это, без сомнения, одно из самых досадных обстоятельств в моей жизни… Когда и в каком случае могу я надеяться на то, что моя любовь будет сколько-нибудь полезной вам, раз она не поддержала вас в подобную минуту… Я хорошо знаю, что вы меня прощаете, но в этом случае даже ваша доброта не утешает меня… Правда, заставить меня отказаться от мысли тотчас же выехать к вам могло лишь соображение, что я никак не поспел бы вернуться сюда к родам жены, разве только если бы я покорился необходимости провести с вами всего несколько дней… а столь короткое посещение, отравленное всякого рода волнениями, не было бы полезным ни вам, ни мне. Признаюсь вам, что, даже находясь здесь, я не могу отделаться от самого тягостного, томительного чувства при приближении решительного момента. Хоть я и говорю себе все, чем можно разумно ободрить себя, но порой она ощущает такую слабость, такое недомогание, несчастные случайности столь часты, все так сомнительно и тревожно, а мои нервы к тому же так легко поддаются беспокойству, что меня постоянно терзают тревога и опасения…

Она должна разрешиться в первой половине июня. Это будет тяжелое время. Да поможет нам Бог…

Сегодня наконец я получил известия от брата. Он только что прибыл в Дрезден, где остановился, чтобы провести курс лечения серой, как три года тому назад в Вене. Бедняга еще ничего не знал о нашем несчастье, но из его письма видно, что у него было самое определенное и ясное предчувствие. Я никогда не видывал ничего похожего на это. Не пересылаю вам его письма, ибо оно чересчур расстроило бы вас. Он только и говорит мне, что о своих страхах и опасениях получить плохие известия…

Все это, помимо огорчения, приводит меня в большое замешательство. По его словам, предпринятое им лечение вполне можно было бы отложить до возвращения в Россию, — однако, раз уж оно начато, я не хотел бы его прерывать. А как только он узнает о нашем несчастье, он не преминет все бросить, чтобы вернуться возможно скорее, и как бы то, что он так внезапно прервет лечение, не повредило его здоровью. По многим причинам было бы гораздо лучше, если бы он узнал печальную новость лишь по возвращении к нам… Двухнедельная отсрочка ничего существенно не изменит. Я надеюсь также, что ко времени его приезда буду в состоянии отлучиться из Петербурга и мы сможем вместе приехать к вам. Само собою разумеется, я устроюсь так, чтобы прожить с вами возможно дольше, быть может мне удастся, любезнейшая маминька, и всю будущую зиму провести в Москве.